Скоро сказка сказывается, да нескоро куры доятся. Да и к чему эти сказки? Расскажу-ка вам лучше правдивую историю.

Жил да был на свете один Муслан. Так себе Муслан и Муслан, ни чародей, ни батыр знаменитый. Вот шел он как-то пустынею по делам своим муслановским: то ли гадюк соседям наловить, то ли кизяка насобирать, – пить захотел, видит, колодец старый стоит.

Вывалил Муслан кизяк из бурдюка, привязал самую длинную гадюку за хвост и опустил в колодец воды набрать. Тащит назад, а в бурдюке шайтаниха белобрысая сидит и глаза пучит. Хотел было Муслан ее назад в колодец бросить, мало ли чего она там напучит, а шайтаниха и говорит ему такие слова:

– Не совай ты меня в колодец, батыр мой, рахатлукумистый. Какая же я шайтаниха, ежели я в штанах? Я Оорон Вещий, а за доброту твою, всю истину тебе скажу.
– Коли так, – отвечает Муслан, – тогда другое дело – давай, валяй, чего уж там.

Подумал Оорон Вещий минут пять и говорит:
– Нет у тебя, Муслан, в жизни счастья, это и есть превеликая правда.

Задумался Муслан, снял тюбетейку, почесал затылок, и правда, как это он раньше не догадался – нету в жизни счастья, как есть, нету.

Напала на него грусть-тоска, места себе не находит, вокруг колодца бегает, тарантулов босыми пятками давит.
А Оорон Вещий вещает далее:
– Ты не печалься, принеси мне алтын-серебро, поведаю тебе как горе развеять.

Вернулся Муслан домой, заколол барашка, продал коня, отцовскую юрту, халат последний скинул и пошел к Оорону Вещему. Оорон барашка взял и деньги за хозяйство, покурил зелья всякого и как рявкнет:
– Вижу, вижу, не будет тебя счастья в жизни от старухи грязноухой! То слово вещее суть есть.

Вернулся Муслан назад и начал с того дня всем старухам в ухи заглядывать. Дела позабросил, кумар не пасет. Как найдет грязноухую старуху, так и давай ее за уши по аулу таскать. Старухи его за то невзлюбили, а как не стало сил терпеть, отправились прямо к хану.

Пришли во дворец, поклоны бьют, ушами распухшими хлопают. Поднялся от этого сквозняк невообразимый, расчихался хан, что за неподобство, спрашивает. А старушки ему:
– Помоги, ваше ослепительство, в Муслана из нашего аула шайтан вселился, прохода, подлец, не дает, все за уши дергает.

Рассердился тут хан: как это без его ведома старух донимают! Отстегал визиря нагайкой – в государстве, мол, такие дела творятся, а ты только и знаешь, что плов ханский жрать, да под дверью гаремской хихикать. Отстегал и говорит:
– А ну-тка, давай теперь совет свой. Народ, вишь, морда ты козья, волнуется.
– А что тут советовать, – отвечает визирь, прикладывая к зашибленному месту гашиш. – Силу молодецкую ему девать некуда, вот дурью и мается. Женить его надобно. Пускай возьмет лук татарский, пустит стрелу, и где та стрела упадет, там и жена его.

Обрадовались старухи, хану в ноги падают, сапоги целуют, в халат сморкаются.
– Спасибо, – говорят, – хан-батюшка, выручил, – и бегом в аул Хурултай собирать. А Большой Хурултай не собирается: мужики аульские в честь месячного отмаза кумыса перепили. Созвали тогда старухи Малый меджлис и говорят Муслану:
– Хан приказал тебе жениться. Бери лук татарский и стрельни в дальний конец аула, там всех девок незамужних в ряд выстроили, в которую стрелой вцелишь, та и твоя.

Что тут делать, взял Муслан лук, натянул тетиву и пустил стрелу на свою удачу. Пролетела стрела весь аул и упала у ног жирной ящерки.
Опечалился Муслан, кизяком в собак кидается, быкам хвосты крутит, да против ханской воли не пойдешь. Пришлось взять с собой мерзкую гадину.

Наступила ночь, лег он спать, а ящера – прыг к нему в постель и о ноги трется. Обозлился Муслан, схватил ее и хряп об пол. А она как об пол ударилась, так и заговорила человеческим голосом:
– Ты, Муслан, того, не боись, я девица заколдованная. Проведем ночь вместе, а утром изжарь меня и съешь. А как съешь, выйди в чисту пустыню, плюнь на все четыре стороны и свисни посвистом батырским. Появится тут ворон черный Улук-бишкек и станет тебе на голову гадить, ты терпи. Как попадет в самую макушку, выскочат из бархана двенадцать девиц и я среди них. Ты на мне отметину какую поставь и жди, когда Дэва придет. Да смотри, перед ее приходом чеснока пожуй. А там – Насреддин тебе в руки.

Сделал Муслан как ящерка велела. Дождался девиц, поставил на будущей жене отметину. А тут и Дэва прибежала. Муслан чесноком дыхнул, у нее все три языка и вывалились. Взмолилась она тогда верблюжьим голосом:
– Проси чего хочешь, человече!
– Жену мне хочу, – говорит Муслан.
– Хусейн с тобой, – отвечает Дэва, – будет тебе жена, только не дыши больше.
Появилось враз двенадцать девиц одна другой краше. Подошел Муслан к той, что с синяком под глазом была, и говорит:
– Вот она, моя кобылка ненаглядная.
– Твое счастье, – промолвила Дэва и исчезла.

Долго ли коротко ли прожил Муслан со своей женой – она-то у него красавица-раскрасавица – подумаешь, иногда хвост по старой памяти отращивает, так его завсегда оторвать можно, – да вот трудности возникать начали. Раньше бывало, кизяка насобираешь и все тут. А теперь работать надо, жену кормить. Взял как-то Муслан краюху хлеба, отпил глоток кумыса и отправился на заработки.
И опять неймется Муслану, нету, его, счастья-то. Как, стало быть, придет с заработков, руки сами к старухам тянутся. Пуще прежнего лютует.

Не выдержали старухи и снова к хану подались.

Рассердился хан, узнав об этом, вытащил визиря за нос из своего гарема, побрил тупой бритвою, скормил перца жгучего стручка три, затем оседлал верного конюха и поскакал в аул.
Заходит в юрту, в которой Муслан с женой приютился, – самого Муслана в тот час не было, у соседнего хана в гареме евнухом подрабатывал, – пробыл там день, второй, третий, а как Муслан вернулся, высунул голову из юрты, в кулак откашлялся и говорит:
– А не пошел бы ты, Муслан, туда не знаю куда! А я тебе за это бакшиш дам.

Муслан и согласился. Так и живут с тех пор. Хан к жене Муслановой ездит, а Муслан на ханские деньги старух нанимает и за ухи их дергает. От того аул процветать стал и вскоре на его месте город вырос, Бухара называется, что в переводе с узбецкого значит «старушечье ухо».